Я вспоминаю, как пошёл на премьеру "Слона" Гаса Ван Сента. Взял пива, сухариков, пришёл в Дом Кино. Взял билет на первый попавшийся сеанс. Я не слышал ни о фильме, не о режиссёре.
Развалился в кресле. На дворе погибала осень и на экране жёлтые листья шуршали под ногами печальных школьников. Мне было 20 с небольшим, а им чуть меньше. Я слушал осень. Они бормотали о своём, по-американски. Я выпил, и мне стало казаться, что я сам стал липовым листиком этой стерильной американской осени... А потом эти парнишки взяли автоматы и стали убивать. Я это хорошо помню. Я ужасно хорошо помню, как время провалилось во мне, как пиво прошлого заперло мне глотку, что я не мог дышать. Я сидел тараща глаза и задыхался. Слон. Как будто я слон.
У памятника Кирову обнимались два юноши. Они и Киров стояли под этим небом среди толпы. Слоновое небо, слоновые люди, слоновые дни.

Стою на остановке. Жду своего автобуса. Я пьян. И мир вокруг шатается и неровен. На остановке сидит Тропилло. Дедок старый пердун. Как пел Цой. Тропилло хорошо знал и Цоя и Майка и весь ленинградский рок-н-ролл. У него дурацкая пенсионерская тележка жёлтая седина на бороде. Рассказывает людям, кто ждёт последний автобус. "Будет скоро, родимый".
Я стою, думаю, может, спросить у него, например, про Майка. Вот будет рад старый пердун. Он ведь много может рассказать.
А теперь мы стоим тут и ждём последнего автобуса до Зелика. И никто его не знает, не знает, что он когда-то продюсировал и писал Аквариум, Кино, Зоопарк. Никто никого не знает. Все превращаются в старых ворчащих пердунов, которые прекрасно разбираются в расписании последнего автобуса, который идёт на Восток.